Энциклопедия «Слова о полку Игореве»
ВОРТ ДИН С.
(Worth Dean S.; род. 1927) — амер. филолог, ученикР. О. Якобсона, проф. Калифорнийск. ун-та в Лос-Анджелесе, исследователь С. Рассматривает С. как развернутое лирич. стихотворение, автор которого практически игнорирует реальные время и пространство и реальность представляет лишь короткими вспышками, перемежая их длительными погружениями в иные пространства и времена. «В центре этой сложной коммуникативной системы, связывающей старое и новое, друга и врага, человека и природу, находится, — пишет В., — сам безымянный автор. Если он не комментирует события напрямую, то слушает и интерпретирует их, и общим результатом сообщений, которые он посылает и принимает, становится его собственное, личное восприятие страны и эпохи» (Slovo o polku... P. 427). Подчеркивая «неэпичность» С., В. отмечает, что оно в шесть раз короче самого краткого из известных эпосов («Сид») и что в нем ослаблена фабула: «...неосведомленный слушатель или читатель вряд ли мог бы догадаться из одного только Слова, что случилось в апреле — мае 1185 г., и где это случилось, и почему. ...лишь десятая часть стихов Слова посвящена описанию исторических событий... Действительный ход событий в Слове... видится как будто в кинематографических проблесках, изредка сверкающих на фоне длительных разнообразнейших авторских „отступлений“, составляющих 90 % всего Слова и потому могущих быть названными „композиционной сутью произведения“ ... автор Слова сочинял не эпос, а что-то другое» (Лирический элемент... С. 40—41).
В качестве «лирических аспектов» С. В. называет, во-первых, «частичное лексико-фразеологическое совпадение с языком русской народной причети» (использование глагольного префикса при-); во-вторых, «обилие „природоведческой“, топонимической, этнонимической и антропологической лексики» (названия ок. 25 животных и птиц, различных природных явлений и сил, в частности связанных с водой, свыше 330 названий мест, народов и отдельных лиц), создающей впечатление «скорее пейзажной живописи, чем сюжетно-тематического повествования: перед нами не динамический рассказ, а статическая картина», в которой «автора интересует преимущественно не военный поход незначительного удельного князя Игоря, а вся сложная политическая, экономическая, социальная, даже моральная картина Киевской Руси», «богатейший социальный ландшафт своей земли. А такой социальный ландшафт, — заключает В., — разумеется, представляет собой не рассказ, а словесную живопись, не динамику, а статику, не эпос, а лирику» (С. 41—44); и в-третьих, «коммуникативную интенсивность» памятника, где лебеди запевают, ночь стонет, соловьи щекочут, галки «говорят», земля гудит, стязи гласят, трава шумит, и половину текста составляет прямая речь, причем «особенно разговорчив сам автор», каковой и является «композиционным героем собственной песни», скрепляющим все в ней изображенное воедино. Так что преобладающая тональность С., по мнению В., лирическая (С. 44—45).
О жанре и поэтич. особенностях С. В. пишет также в статьях «Выдающийся лирический шедевр» и «„Слово...“ как архаическая культурная модель». Признавая С. «произведением преимущественно не эпическим, а лирическим», В. определяет его также как «морально-политический трактат», обличающий современное ему княжество в общественном распаде и эгоцентризме, в сравнении с «хорошими
240
старыми временами», представленными в многочисленных авторских «отступлениях». «Старые времена» в С., заключает В., «представляют собойархаическую культурную модель, к которой автор призывает своих князей вернуться. Незначительность Игоря и его похода служит символом тривиальности их эпохи; для того они и избраны сюжетом Слова». Основной пафос С., согласно предлагаемой В. интерпретации, — «авторский призыв к своим соотечественникам вновь соединиться и вновь вести себя по той архаической модели, от которой они так далеко ушли» («Слово...» как архаическая культурная модель. С. 35).
«Старое» эквивалентно «плохому», а «новое» — «хорошему», замечает В. (Vertical imagery in the Igor’ Tale), равным образом для митрополита Илариона в XI в. и для Петра Великого в нач. XVIII — в отличие от автора С. в кон. XII или Аввакума в XVII. Сама же оценка, заключенная в высказывании или каком-то образе С., связана, считает он, со свойственной этому памятнику «вертикальной дихотомией», при которой «позитивная образность» (positiv imagery) создается комбинацией движения вверх (upward motion) или высокой позиции и «русских» аргументов, а «негативная образность» (negativ imagery) — комбинацией «русского» субъекта и/или объекта с предикатом, выражающим движение вниз или низкую позицию. При этом «позитивная образность» обнаруживается лишь в самом начале и в самом конце С., тогда как «негативной» по преимуществу принадлежит его центральный массив. Так что «позитивная образность начала и конца Слова служит как бы рамкой для негативной образности и отражаемых ею трагических событий центрального массива».
В статье «Lexico-grammatical Parallelism as a Stilistic Feature of Zadonscina» В. рассматривает лексич. и грамматич., в том числе и синтаксич., «параллелизмы», характерные для стилистики «Задонщины», и приходит к заключению, что несправедливо считать это произведение лишь «бедным пасынком» С., ибо это тоже настоящий шедевр древнерус. лит-ры.
В работе «Див-Simurg» В. высказывает свое мнение о том, что представляет собой упомянутый в С.Див. Он присоединяется к точке зрения К. В. Тревер, принятой рядом ученых, в том числе Якобсоном, что древнерус. языч. бог Симаргл восходит к божеству-птице иран. мифологии Simurg, каковой «был богом (или, скорее, демоном) с обликом именноптичьим, т. е. он был фениксом или грифом ... или ... божеством-воином, связанным сорлом» (С. 130). «Можно предположить, — считает В., — что под все возрастающим давлением новопринятого христианства культ Симаргла постепенно исчезал, а ... функции этого демонического воина-орла переходили к другому издавна известному демоническому существу низшего уровня, т. е. к Диву», каковой «встречается исключительно в цикле воинских повестей». В. обращает при этом внимание — как на косвенное подтверждение своей мысли — на тот факт, что в перечисляющих языч. богов древнерус. текстах Мокошь соседствует то с Дивом, то с Симарглом.
С пониманием Дива связана у В. его трактовка трех соседствующих подобных друг другу фраз С.: «Уже снесеся хула на хвалу. Уже тресну нужда на волю. Уже връжеся Дивь на землю». Хула, Нужда и Див, по мысли В., имеют отношение, соответственно, к силе закона, воинской силе и силе воспроизводства, триплет же в целом представляет собой
241
— в разрушенном временем и, возможно, непонятном для самих рус. людей XII в. виде — «крайне древний фрагмент индоевропейской мифологии, а именно, миф о птицебоге, насилующем и оплодотворяющем богиню-землю (earthgoddess)» (A sexual motif in the Igor’ Tale).
Соч.:(and Jakobson R.) Sofonija’s Tale of the Russian-Tatar Battle on the Kulikovo Field. The Hague: Mouton, 1963 [рец.:Günter K.// ZfSl. 1964. Bd 9. H. 4. S. 621—622;Solov’ev A.// International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1965. Vol. 9. P. 191—194]; Lexico-grammatical Parallelism as a Stilistic Feature of the Zadonscina // Orbis Scriptus: Dmitrij Tschižewskij zum 70. Geburtstag. Munich: Wilhelm Fink Verlag, 1966. P. 953—961; Див-Simurg // Восточноевропейское и общее языкознание. М., 1978. С. 127—132; Vertical Imagery in the Igor’s Tale // Cyrillomethodianum, VIII—IX. Thessaloniki, 1984—1985. P. 29—36; Выдающийся лирический шедевр // ЛГ. 1985. 11 дек. С. 6; Slovo o polku Igoreve (The Tale of Igor’s Campaign) // Handbook of Russian Literature /Ed. by V. Terras. New Haven; London, 1985. P. 425—427; A Sexual Motif in the Igor’s Tale // Russian Linguistics. 1987. Vol. 11. P. 209—216; Лирический элемент в «Слове о полку Игореве» // «Слово». Сб. — 1988. С. 38—45; «Слово о полку Игореве» как архаическая культурная модель // Philologia slavica. К 70-летию акад. Н. И. Толстого. М., 1993. С. 31—35.
Г. М. Прохоров