БЫЛИНЫ2
Ярко выразила былина боярские тенденции, например местничество: Владимир сознательно, по наущению Мишатки Путятина, унижает Данилу Ловчанина местом и тем провоцирует его на протест. Нет сомнения, что эта былина создалась в среде того родового боярства, с которым Грозный боролся, опираясь на свою опричину. Так же отрицательно и даже враждебно изображен князь Владимир и в былине о Сухмане. В несправедливом поступке князя с Сухманом можно видеть аналогию с известным несправедливым отношением Ивана Грозного к победителю крымского хана Девлет-Гирея в 1572 году, князю Михаилу Ив. Воротынскому, преданному Иваном мучительной казни. Отбитие Михаилом Воротынским хана Девлет-Гирея нашло себе отражение в наслоениях на известную нам Б. о Кострюке, именно, в эпизоде о наехавшей крымской Купаве, а также в особых песнях о Михаиле Воротынском и в былине о Михаиле Даниловиче. Вполне естественен вывод, что песни, где Иван Грозный выводился в резко отрицательном облике с его жестокостью и мстительностью к «богатырям», боярам и где также резко изображалась царская опричина, эти песни не могли исполняться с сохранением действительных имен, а потому вполне сознательно могли облекаться в форму традиционных былин киевского цикла с заменой Ивана Грозного эпическим кн. Владимиром. Из других былин, несущих на себе черты весьма вероятной обработки указанной среды и эпохи, нужно указать напр. былину о женитьбе князя Владимира, где старое эпическое предание о женитьбе князя Владимира на полоцкой княжне Рогнеде, с одной стороны, опирающееся на реальное событие киевской эпохи, а с другой — отражающее германское поэтическое сказание о женитьбе Гунтера на Брунхильде, получило в XVI веке существенную переработку в духе новых представлений и воззрений. К XVI веку относится также замечательная переделка былины об Илье и Идолище, и Алеше Поповиче и Тугарине в «Сказании о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей, учинили себе честь», к-рое дошло в двух рукописях XVII и XVIII вв. Это сказание носит яркие черты московской царской эпохи, где богатыри приобрели облик царских «холопей». По своей идеологии, «сказание» отражает популярные для этого времени идеи о Москве как наследнице Цареграда и единственной хранительнице православия. Бытовые черты московской эпохи заметным слоем налегли на Б. о Дюке и о Чуриле (указанное описание одежды, домашнего убранства, роскоши и пр.). Можно усматривать некоторые черты московской эпохи, именно сторожевой службы по охране границ Московского государства, в былине «Застава богатырская». В эпоху смуты, не считая отмеченных нами выше казацких отложений на Б., сложилась или подверглась соответствующей переработке Б. о Добрыне и Марине. В последней справедливо усматривают отражение Марины Мнишек. Наоборот, для более ранней эпохи Московской Руси, именно для времени Василия III, усматривают некоторое воздействие былины о Василии Окуловиче и увозе им жены царя Соломона. К московской же эпохе XIV—XVI вв. следует отнести те наслоения и переделки былины о битве русских богатырей с татарами, где татары из былых победителей превратились в побежденных русскими богатырями. На этих Б. заметны влияния поздних книжных сказаний о нашествии татар, как повести и сказания о Мамаевом побоище и др. Чрезвычайно выпукло в составе русского Б. эпоса выделяется буржуазно-торговый слой. Б., созданные в этой среде, приобрели характер особого жанра; в отличие от Б. воинских, Б. древнерусской городской, преимущественно — торговой буржуазии должны быть отнесены к разряду типа европейских новелл или фабльо. Сюжетами этих былин служат не военные подвиги, не крупные государственно-политические события, а картины, сцены или же анекдотические случаи из жизни и нравов большого торгового города, городские сплетни, комические приключения, ссоры на почве спесивой заносчивости, случаи внезапного разбогатения, построения храмов, городские скандалы, буйства отдельных лиц, кровавые столкновения между городскими партиями и прочее. Хвастовство богатством, явное сознание силы капитала, описание городской средневековой роскоши, нередкие упоминания о ростовщичестве и о денежной зависимости, невольно выявленная в былинах развращенность нравов внутри богатого торгового класса, заморская торговля и связанные с ней путешествия — все это нашло себе место в целом ряде русских Б. Московские богачи, «гости торговые», как-то мало сказались в былинах; зато чрезвычайно в этом отношении проявил себя богатый капиталистический и торговый класс Великого Новгорода. Однако несколько былин, отразивших интересы этого класса, могут быть отнесены и к Москве или вообще к Московской Руси. Так редкая и загадочная Б.-сатира, несомненно сложенная скоморохами, о «Большом быке», украденном по приказу кн. Путятинского у жившего в Москве кн. Ромадановского, в конечном счете восхваляет известных «богачей», «гостей», Строгановых за их «заступы крепкие» за невинно наказываемых московских торговцев и ремесленников и скоморохов. К более раннему времени, к началу XV в., можно отнести сложение Б. о замечательном «щапе», красавце Чуриле, сыне Пленка, «гостя сурожанина» или «суровца», т. е. купца из итальянского города Сурожа — Судака в Крыму. Купцы сурожане в XV веке особенно тянутся к Москве, а многие в ней и поселяются. Оба сюжета, связанных с именем Чурилы, как то: 1. насильничание Чурилы и его дружины над княжескими охотничьими, рыболовными и огородными займищами и промышленниками, 2. романический сюжет о любовной связи красавца Чурилы с женой боярина Бермяты, — по имеющимся в них бытовым подробностям вовсе не требуют обязательного отнесения их к поэтической продукции Великого Новгорода; наоборот, некоторые исторические указания (запись о вечном поминовении потомков «Чурилова сына Суровцева» в специфически московском Иосифо-волоколамском монастыре) говорят за возможность исторического существования Чурилы в XV веке и именно в Московской, а не Новгородской области. Но конечно вполне естественно, что именно богатый торговый «господин Великий Новгород» создал наиболее благоприятную почву для развития многочисленного капиталистического и торгового класса с его социальными подгруппами (например бояр-капиталистов и ростовщиков, и купцов — «гостей торговых») и вместе с ним широкую возможность для расцвета богатой, шумной и пестрой жизни и специфического быта большого торгового города, связанного крепкими торговыми нитями не только с необъятными пространствами остальной Руси, но и со многими странами Запада. Вполне понятно, что этот город, управлявшийся вечем, с обостренными классовыми и экономическими противоречиями и, в связи с этим, с ожесточенной борьбой политических партий и социальных групп, с широко открытыми для разных культурных влияний Запада и Востока дверями, создал особо благоприятную почву для развития здесь разных видов искусства, для возникновения разнообразных повествовательных сюжетов и создания ярких бытовых красок в художественном воспроизведении. Вместе с тем вполне понятно, что искусство (в частности и Б. поэзия), как это и всегда бывало, создавалось в среде господствовавших здесь высших классов, в данном случае среди новгородского боярства и богатого купечества. Новгородские Б. дали на редкость четкие, почти портретные образы представителей различных социальных слоев этого высшего новгородского класса. Законченный образ новгородского знатного боярина-капиталиста, живущего разнообразной торговлей и барышничеством, а главное, ростовщичеством («Потому казна не тощится, что я и с той казны деньги в рост даю и тем я ростом год живу»), дает Б. о Ставре. Столкновение Б. Ставра с киевским кн. Владимиром и заключение его в «погреб» находит соответствие в летописном свидетельстве о боярине Ставре, занимавшем в Новгороде должность сотского и заточенном Владимиром Мономахом в 1118. Симпатии автора былины определенно на стороне богача боярина и враждебны киевскому князю. Другой знаменитый герой новгородских былин, Васька Буслаев, также является представителем богатейшего высшего класса Новгорода, представителем влиятельных и именитых так наз. «вятших людей», одним словом, новгородской аристократии. Отец его, Буслай, изображен в Б. одним из главных руководителей внешней и внутренней политики Великого Новгорода («С Новым городом не спаривал, со Опсковым не вздаривал, а со матушкой Москвой не перечился», «с мужиками новгородскими поперек словечка не говаривал»). Былина о Ваське Буслаеве является драгоценной жанровой картиной шумного торгового Новгорода, как бы в одном фокусе собравшей наиболее характерные черты экономического, социального и бытового уклада его жизни и обостренной классовой борьбы. Почти все детали былины находят себе многочисленные аналогии в летописных и других документах новгородской жизни, гл. обр. XIV—XV вв., хотя историческое существование Васьки Буслаева не подтверждено (свидетельство поздней Никоновской летописи о посаднике Ваське Буслаеве, умершем будто бы в 1171, наверно вошло уже из устного источника). В общем же былина о Ваське Буслаеве в историческом и бытовом отношении на редкость правдива. Новгородское ушкуйничество, грабеж в новгородских колониях, производившийся дружинами знатных новгородских бояр, обостренность междуусобной борьбы в Новгороде, легкая возможность ее вспышек по малейшему поводу, наемные дружины у боровшихся партий, братчины, их строй и пиры, битвы на Волховом мосту, усмирение враждующих сторон новгородским «владыкой» (в Б. — старчище-пилигримище), возможность участия в этих столкновениях женщин (в былине — девушка-чернавушка), роль в общественной жизни Новгорода «честных вдов», наконец благоприятные условия для создания реалистического (Васька не верит «ни в сон, ни в чох») мировоззрения — все это действительно имело место в жизни Великого Новгорода. Живые реалистические краски, особенно торгового новгородского быта, дают не менее известные Б. о Садке. В лице Садка былина рисует цельный и выразительный тип на этот раз не именитого боярина, а богача-купца, новгородского «богатого гостя». Садко вышел из небогатых людей: по одним вариантам Б. он был сначала одним из добрых молодцев, «гулявших по Волге реке», по другим вариантам — бедным гусляром. Внезапное разбогатение Садка приписывается в Б. чуду (рыбке золотой и морскому царю), но Б. сохранила указания и на более реальные условия его разбогатения: угощение «таможенных» людей и людей посадских. В былине прекрасно отображена новгородская купеческая среда, хвастовство купцов богатством, их споры и «заклады», формы заморской торговли Новгорода и типичная для русского средневековья связь торговли с церковью, в частности с храмовым зданием (кстати, новгородская летопись занесла из деятельности Садка именно факт построения в 1167 Садком Сытинцев, каменной церкви в честь Бориса и Глеба в Новгороде). Основной тенденцией былин является прославление неисчерпаемых богатств торгового Новгорода («Не я, видно, купец богат новгородский — побогаче меня Новгород»). Тип новгородского богатого купца выведен также в былине о госте Терентьище (скоморохи «излечивают» жену гостя Терентьища, изгоняют «недуг» в виде ее любовника). Сюжет расцвечен яркими бытовыми подробностями из жизни богатого новгородского купечества, да и сама-то Б. сложена по поводу какой-нибудь очередной сплетни о «старом богатом госте», занимавшей, видимо, новгородский купеческий мир, лит-но разработанной и разнесенной по городу скоморохами и по капризу судьбы оставшейся в виде пикантной песни-фабльо для ряда последующих веков. На почве такого же скандального приключения в новгородской буржуазной среде создалась одна из лучших реалистических Б. о Хотене Блудовиче. Былина эта отражает борьбу отдельных социальных группировок внутри одного и того же высшего класса. Сюжетом для Б. послужила ссора двух «честных вдов» на княжеском пиру из-за того, что Часова вдова была оскорблена самым фактом сватанья ее дочери Блудовой женой за ее сына Хотена. Это сватанье «нищетной» вдовы оскорбило родовитую и спесивую Часову вдову. Упоминание в Б. Новгорода и ряда бытовых подробностей (в частности, изображение Часовой вдовы в виде столь типичной для новгородского боярства богатой боярыни-банкирши, дающей деньги в рост), несмотря на киевскую циклизацию, дает возможность относить эту Б. к Новгороду. Новгородские Б., как видим, носят почти исключительно реалистически-жанровый характер и служат выражением интересов, вкусов и тенденций богатой новгородской буржуазии. Слагателями и исполнителями этих былин, выполнявшими соответствующий «социальный заказ», были скоморохи. Недаром скоморохи почти во всех сейчас указанных новгородских Б. сумели включить самих себя в само содержание Б. — Ставр выведен хорошим гусельщиком, как и Садко, играющий на пирах у «купцов, бояр», а в былине о госте Терентьище скоморохи являются главными действующими лицами и получают от гостя Терентьища за свою «правду великую» щедрую денежную награду. Новгород, как мы указывали, вообще даже в XVI в. продолжал славиться своими искусными скоморохами. Скоморохам так. обр. и здесь принадлежала в сложении былин большая роль. Однако в полном составе Б. эпоса далеко не все должно быть отнесено на долю их творчества. В настоящее время нужно безоговорочно признать огромное воздействие на Б. эпос различной книжной и устной легенды. Проводником этого воздействия была церковно-паломническая среда. И это вполне понятно, если принять во внимание абсолютно господствовавший над всей средневековой русской образованностью тон византийско-церковный. Особенно большое участие в проведении церковно-религиозной легенды в устную эпическую, в частности былинную, поэзию нужно приписать, совершенно аналогично западно-европейскому средневековью, русским паломникам по святым местам, так называемым пилигримам, или каликам (см.), творчеству которых бесспорно принадлежит эпический же, но чисто религиозный жанр — духовные стихи. Не все Б. с религиозно-легендарными мотивами должны быть целиком отнесены на долю церковной среды, но во всяком случае то или другое воздействие этой среды испытало чрезвычайно большое количество былинных сюжетов и мотивов. Помимо указанной Б. о 40 каликах со каликою, особо сильный отпечаток апокрифических и агиографических сказаний имеют следующие былины: Б. о Василии Окуловиче, увезшем Соломонову жену (апокрифы и легенды о царе Соломоне), Б. о Михаиле Потыке (житие болгарского святого Михаила из Потука), былина о Святогоре — об острижении у него волос, примеривании им гроба (апокрифы о Самсоне и о смерти Аарона и Моисея), исцеление Садка святым Николаем (житие Исидора Ростовского и подоб.), былина о Василии Пьянице (слово о пьянстве святого Василия Великого), былина о Микуле Пахаре (апокриф, как Христос плугом орал, помогал собирать дань для царя Прова) и др. (ср. нашу статью «О житийных и апокрифических мотивах в былинах», 1916). Особый отдел Б., сложенных несомненно в церковно-книжной и достаточно по тому времени образованной среде, занимают былины, сложившиеся в эпоху борьбы христианства с русским язычеством и отражающие определенно миссионерскую идеологию правящего класса. Такова, по нашему мнению, Б. об Илье и Идолище, сложившаяся в Ростовской области и сначала прикрепленная не к Илье, а к ростовскому «храбру» XIII века — Александру Поповичу и дающая удивительно близкую параллель к церковному сказанию об Авраамии Ростовском и о сокрушении им в Ростове идола Велеса. Старчище Иванище былины, идущий в Цареград и дающий богатырю свою клюку подорожную, которой богатырь и убивает Идолище, — это странник Иван Богослов из Цареграда, давший св. Авраамию для сокрушения идола свою трость. Знаменитая былина о Добрыне Змееборце уже давно истолкована В. Ф. Миллером как былина о миссионерской деятельности дяди кн. Владимира, Добрыни, вместе с Путятой «огнем и мечом» крестившего новгородцев. Содержание этой Б. облечено в соответствующую церковно-символическую форму змееборческой легенды. Точно так же песню Б. о миссионерской деятельности сына Владимира, великого кн. Ярослава (носившего христианское имя Георгия) мы видим в бывшем до сих пор загадочным стихе об Егории Храбром и утверждении им веры на Руси. Таким образом участие церковного, достаточно образованного и социально безусловно высокого класса в сложении одних былин, или в соответствующих воздействиях и переработке других, мы видим начавшимся с раннего периода русского средневековья, к X—XI вв. в Киевской Руси, и продолжавшимся позднее в Новгороде, Ростове и Москве и др. центрах, где слагались былины. Вполне естественно, что песни и Б. такого рода постепенно в устах светских и полусветских исполнителей и носителей значительно «обмирщались», утрачивали свой бытовой и религиозно-церковный отпечаток и смешивались со всем другим достоянием русского былинного эпоса. Однако научный анализ устанавливает, что этот церковный паломнический слой былин был достаточно мощным. Тем не менее наиболее древним и количественно основным в русском Б. эпосе должен быть признан слой княжеско-дружинный. Сюжеты былин этого происхождения являются по преимуществу богатырскими, повествующими о воинских подвигах князей и их дружинников-богатырей в боях со степными кочевниками (татарами, половцами, печенегами). Былины эти территориально большей частью восходят к южной Руси (Киевской, Черниговской, а также к другим южно-русским областям; в конце периода к областям — Галицко-волынской и Ростово-суздальской), хронологически же к достаточно большому периоду с конца X—XI в. и до XIII—XIV вв. Здесь-то и сложилось основное ядро русских богатырских былин, здесь основа для эпической циклизации Б. вокруг Киева и кн. Владимира, здесь сложение основного «героя» русской былины — «славного могучего богатыря». Б. в том виде, как дошли до нас, из всех степных кочевников, с которыми приходилось бороться древней Руси, сохранили лишь название татар. Их позднее, но вместе с тем и наиболее продолжительное господство на Руси затмило собою в эпосе все предыдущие войны и нашествия и сделало «поганого татарина» нарицательным именем всякого врага. Больше того, русский Б. эпос заимствовал у татар их название для воина, витязя: с татарской эпохи древнерусское название героя-воина «храбр» заменилось татарским — «богатырь» (от монгольского baghatur). Б. в большинстве случаев делает русских богатырей победителями над татарами, что объясняется, с одной стороны, естественным национальным самолюбием авторов и певцов Б., а с другой — говорит о ряде наслоений и переделок прежних Б. в более позднюю эпоху [в XIV—XVI вв., когда власть татар действительно была уже сломлена. Таковы упоминания в Б. царя Мамая и Куликова поля, отражение реки Непрядвы, где была Куликовская битва [1380]и также некоторые мотивы из книжных сказаний об этом Мамаевом побоище (напр. в Б. о Сухмане) и др. Но все же сквозь эти позднейшие наслоения и видоизменения в Б. не так трудно вскрыть события более раннего периода татарской эпохи и в особенности его начального момента, потрясшего своей неожиданностью и своими гибельными последствиями русскую землю и подвергшего разгрому южную Русь с ее стольным Киевом. Со знаменитой, столь плачевной для русского войска, Калкской битвой [1224]ученые не без основания связывают целый ряд былин о «страшном побоище». Таковы — знаменитая Б. о гибели богатырей и родственные ей Б. о Камском (нар. переделка Калкском) побоище и о Калине царе (отвлеченном от того же названия Калкского, или Калкинского побоища). Больше того, в Б. в лице царя Батыги (в былине о Василии Пьянице) ясно видно слегка переделанное имя хана Батыя. С знаменитой Калкской битвой книжные летописные памятники связывают гибель ростовского богатыря Александра Поповича вместе с другими 70 «храбрами», в том числе с каким-то «Добрыней Рязаничем — златым поясом». Ученые уже давно установили тождество этого Александра Поповича с Б. Алешей Поповичем (тем более, что уменьшительное Алеша одинаково производилось и от Алексея и от Александра). Сообщенные летописями еще другие сведения об этом лице дают еще больше данных к их отождествлению. Подобный факт служит особенно ценным доказательством историчности былинного эпоса. В Б. о Камском побоище и о гибели богатырей — среди гибнущих в битве богатырей называется и Алеша Попович. Из тех же летописных сказаний об Александре Поповиче объясняется один из мотивов этих Б. — о наказанном хвастовстве двух «братьев суздальцев», в которых можно усматривать суздальских хвастливых кн. Юрия и Ярослава, побежденных ростовским князем Константином в битве при Липице [1216, причем Тверская летопись приписывает решающее значение в этой битве «храбру» Константина — Александру Поповичу. В летописях есть описания других воинских подвигов Александра Поповича. Все это говорит за то, что ростовский богатырь Алеша Попович некогда пользовался большой популярностью и в былинах ему должен был приписываться не один богатырский сюжет. Однако прозвание этого богатыря «Поповичем» с течением времени, в связи с указанной выше демократизацией эпоса, повело к снижению богатырского облика этого былинного персонажа и к превращению его в жадного и завистливого («глаза завидущие, руки загребущие») и трусливого «бабьего пересмешника». Упоминание летописи о каком-то Добрыне Рязаниче, также погибшем при Калке, дает возможность предполагать его отражение в том или другом мотиве былин, связанных с именем Добрыни, тем более, что старая Рязань не раз упоминается в Б. и Б. помнит то время, когда «Рязань еще слободой слыла». О возможности существования рязанских былин из эпохи татарщины говорит интересная книжная повесть о нашествии Батыя на Рязань с целым рядом чисто былинных образов, подробностей и чисто былинных выражений. Сохранилась также былина об Авдотье Рязаночке, попавшей в татарский полон. Однако не Суздальско-ростовская или тем более Муромо-рязанская Русь, не ее удельные князья и дружинники давали повод к созданию героических былин о битвах русских богатырей с находившими на Русь степными кочевниками. Главной ареной столкновений была южная Русь во главе с гор. Киевом, жившая ряд веков своеобразным воинским бытом и выносившая на себе многовековую борьбу со степью; татарское нашествие было лишь ее трагическим финалом. Суздальская же северная Русь в области героического эпоса была лишь относительно слабой продолжательницей тех песенно-воинских традиций, к-рые сложились в более подходящем для этого княжеско-дружинном быту южной, по преимуществу Киевской Руси. В летописной и былинной биографии упомянутого нами Алеши (Александра Поповича) мы видим этому удивительно наглядное подтверждение. В летописи (Тверской) говорится, что в 1224 Александр Попович, по смерти ростовского князя Константина, вызвал на совещание других богатырей и ими было решено оставить службу удельным князьям «понеже князем в Руси велико неустроение в части боеве, тогда же ряд (договор) положивше, яко служити им единому великому князю в матери градом Киеве». В соответствии с летописью об этом же отъезде Алеши Поповича из Ростова в Киев поет Б., причем любопытно, что Б. сохраняет в ряде своих вариантов имя паробка (оруженосца) Алеши «Тороп» (в других вариантах — Еким), как и в летописи. Половецкий период отразился в записях Б. в уже достаточно раздробленном виде. Цельных Б. сюжетов дошло немного; но тем не менее былины сохранили в течение долгих веков имена отдельных половецких ханов. Таково напр. имя современного автору «Слова о полку Игореве» половецкого хана Кончака (в Б. — Коньшик, Кончальничек и др.), а также имя другого половецкого хана — Отрока или Атрака (в Б. Артак и пр.). Значительно больше Б. уделили внимания половецкому хану Тугоркану, современнику Владимира Мономаха и тестю киевского князя Святополка Изяславича. Этого Тугоркана (Тугорхана) исследователи давно отождествили с былинным Тугарином-Змеевичем, победу над которым Б. позднее приписала Алеше Поповичу и к-рая раньше приписывалась несомненно какому-то другому, современному Тугоркану герою, может быть тому же Владимиру Мономаху, фактическому победителю Тугоркана в 1096. Вообще с Владимиром Мономахом, можно думать, была связана не одна эпическая песня. Из южных княжеств в XII—XIII вв., видимо, большое участие в сложении воинских Б. должно быть приписано Галицко-волынской земле, впитавшей целый ряд разнообразных культурных и в частности лит-ых воздействий извне (Литва, Венгрия, Византия). Есть полное основание предполагать, что первое занесение на Русь знаменитого сказания об Индии Богатой, имевшего сначала форму памфлета на византийского императора Мануила, было произведено как-раз на галицко-волынской почве. Весьма возможно, что в некоторых былинах о кн. Романе нашли себе отзвук предания о знаменитом галицко-волынском князе конца XII—XIII вв. — Романе Мстиславиче. Однако как ни велики отголоски в дошедших до нас воинских Б. боевых событий XII—XIII вв. из эпохи татарской и половецкой, все же основное сложение Б. и образование эпического цикла вокруг г. Киева и кн. Владимира нужно отнести по всей справедливости к еще более ранней эпохе и связать с деятельностью вел. кн. Владимира Святославича, его ближайших предков и непосредственных потомков. Эпоха X — до начала XII вв. была временем наиболее могучего расцвета Киевской Руси и ее стольного города. Не надо забывать, что Киев эпохи Владимира и Ярослава представлял из себя чрезвычайно большой, культурный и богатый город, который западными писателями того времени считался «блестящим украшением Греции», т. е. православного Востока, и подлинным соперником Константинополя. Киев имел высшим классом общества, наряду с духовенством, многочисленный дружинный класс, по своей подвижности и тесным связям с европейским миром бывший несомненно активным проводником на Руси европейской культуры и в частности искусства. О том, что Б. об эпическом кн. Владимире в основе своей действительно отражают историческую личность кн. Владимира Святославича или предания о нем, об этом свидетельствует согласие Б. и исторических, в частности летописных данных. Б. князь Владимир «Красное солнышко» недаром стал князем, возглавляющим почестен пир «про всю дружинушку хоробрую»; таким устроителем многолюдных пиров кн. Владимир выведен и в летописях, неоднократно описывающих эти его пиршества. Сказалась в Б. и та забота Владимира о своей дружине, которая многократно отмечена в летописных повествованиях. Ряд более поздних письменных памятников подтверждает существование о Владимире устных преданий, восхваляющих его «щедроты». Как мы уже указывали, к эпохе Владимира, вне всякого сомнения, должна быть отнесена основа известной Б. о женитьбе кн. Владимира, в к-рой богатырь Добрыня или Дунай добывает насильно для кн. Владимира невесту. Исторической базой для этой Б. послужило занесенное также и в летопись сказание о женитьбе кн. Владимира, при помощи его дяди Добрыни, на гордой княжне Рогнеде. Эта Рогнеда (христианское имя Анастасия) в былинах превратилась в сестру княжеской невесты Настасью Поляницу. Самый же этот исторический факт, как мы указали в одной из наших работ, опоэтизирован под непосредственным воздействием известных германских песен и сказаний о женитьбе Гунтера на Брунхильде при помощи Сигурда-Зигфрида. Другой Б. сюжет о том же Добрыне, связанный с насильственным крещением Добрыней Новгорода, был уже нами отмечен выше. С деятельностью непосредственного преемника Владимира, его сына, Ярослава, нужно связать, как это недавно сделал исследователь Лященко, известную былину о Соловье Будимировиче, к-рая отражает исторический факт пребывания на Руси Гаральда, впоследствии короля Норвегии и жениха, а затем мужа Елизаветы, дочери Ярослава. Составитель ее — дружинный певец — вероятно знал скандинавскую сагу о Гаральде, к-рая была сложена наверное еще при жизни Гаральда. Другую песню уже о самом Ярославе, как было указано выше, лично мы усматриваем в первой части стиха об Егории Храбром. Эпические песни разбираемого сейчас раннего периода очень быстро распространялись по всему пространству древней Руси, захватывая и тесно связанный с Киевом Новгород. Немалое значение, надо думать, мы должны приписать гор. Чернигову, также очень часто упоминаемому в Б. В частности, именно в Черниговской области сложилась часть Б. о знаменитом богатыре Илье Муромце (напр. Б. об освобождении Ильей Чернигова). Тот факт, что в древнейших свидетельствах Илья носит прозвание не Муромец, а или Муравленин (письмо Кмиты Чернобыльского, 1514), или Моровлина (Эрик Лассота, 1594), или Муровец из г. Морова (повесть об Илье, XII в.), дал возможность Вс. Миллеру сделать основательное предположение, что богатырь Илья был первоначально связан не с сев. Муромом, а с Моровском, или Моровийском, городом Черниговского княжества XII и XIII вв.; в Б. под селом Карачаровым, естественно, первоначально предполагать гор. Карачев (теперь в Орловской губ.), находившийся в сфере влияния того же Черниговского княжества. Достойно внимания, что в окрестностях этого города находится река Смородинная и село Девятидубье, связываемое местными жителями с преданиями о Соловье Разбойнике. Древность существования сказаний о русском богатыре Илье подтверждается упоминанием о нем в западно-европейском эпосе: под именем Ильи русского (Ilias von Riuzen) в немецкой поэме Ортнит начала XIII в. и под именем Ильи ярла Греции (Ilias jarl of Graeca) в норвежской саге о Тидреке [середина XIII в.. В Тидрексаге Илиас сделан родственником Владимира, короля над всей Русью. В саге упоминаются русские города, в том числе Новгород и Полоцк. Самым ранним, предшествовавшим эпохе Владимира, историческим фактом, послужившим основой для дошедших до нас Б., является деятельность бабки Владимира, великой кн. Ольги. Отражение поэтических преданий о ней, в частности об устраивавшихся ею знаменитых ловах (охоте), можно видеть в Б. о Вольге (древнее произношение имени Ольга было Вольга) — чудесном охотнике. Вопрос об отражении в Б. сказании имени Олега Вещего не находит пока что твердого обоснования. Указанными сейчас фактами исчерпывается круг более или менее достоверных был., отголосков из исторической жизни южной Руси X по XII вв. и Ростово-суздальского периода XIII—XIV вв. Кто же был в этом периоде слагателем тех героических песен, которые лежат в основе целого ряда сейчас указанных Б. Уже сама тематика разнообразных сейчас Б. сюжетов и легшие в их основу исторические факты достаточно ясно указывают, что эта воинская героическая поэзия создавалась в высшем классе светского общества древней Руси, занимавшемся военной деятельностью, походами, набегами, собиранием дани и отражениями врагов. Таким классом был класс княжеско-дружинный. Русские богатырские Б. дают чрезвычайно большой и яркий материал, подтверждаемый историческими свидетельствами, для характеристики быта этого военного княжеско-дружинного класса и той социальной дифференциации, какая имелась внутри его. Б. достаточно полно обрисовывали облик древнерусского князя киевского периода с его поездками за сбором дани (напр. Б. о Вольге, — ср. поездки князей на полюдье), с его тревожной, из-за этого непоседливой жизнью. Для обрисовки древнерусского князя дают много ценного указанные Б. о кн. Романе и Ливиках и кн. Глебе Володьевиче. Однако, как было уже отмечено, дошедшие до нас Б. в большей своей части делают героями не столько князей, сколько их дружинников в лице богатырей, поэтому интересам к быту собственно дружины в Б., естественно, уделяется больше внимания, и их подвиги воспеты в несравненно большей степени, чем подвиги князей. Это дает повод думать, что древнерусские воинские Б. имеют два слоя: один составлен из хвалебных песен в честь князей, другой, и более значительный по количеству, возник в недрах самой дружины и выдвинул своих героев-богатырей дружинников, естественно, выставлявших на первый план свои социальные интересы и чувства, далеко не всегда совпадавшие с интересами набиравшего их к себе на службу князя. Да и в самой дружине было свое социальное расслоение: дружины делились на старшую (более или менее постоянную, оседлую и богатую) и младшую (гл. обр. выполнявшую воинскую службу) дружину. Эти социальные и экономические противоречия внутри отдельных групп княжеско-дружинной среды можно до сих пор разглядеть в дошедших до нас Б. текстах, несмотря на образовавшиеся многовековые изменения и наслоения (ср. например ряд эпизодов в Б. об Илье Муромце, проявляемое к нему недоверие придворных бояр, заступничество за Илью богатырей и его упрек Владимиру, что он больше жалует князей-бояр, т. е. старшую дружину, чем богатырей, и др.). В Б. подробно изложены те обязанности, какие ложились на древнерусскую дружину, в частности придворная и дипломатическая служба и главным образом воинские задачи. Эта княжеско-дружинная среда имела, несомненно, своих собственных поэтов-певцов, слагавших хвалебные песни в честь князей и отдельных дружинников, превратившихся в Б. в могучих богатырей. Ярким историческим примером такого рода дружинных поэтов-певцов является знаменитый «Соловей старого времени», вещий Баян, которого так красочно изобразил автор «Слова о полку Игореве» [конец XII в.. Этот Баян был, по свидетельству «Слова», песнотворцем целого поколения князей. Он слагал хвалебные песни князьям — «старому Ярославу, храброму Мстиславу (иже зареза Редедю пред полкы Кассожскими) и красному Роману Святославичу». Нет никакого сомнения, что древнерусские дружинные певцы находились в тесном общении с певцами и поэтами Зап. Европы, в особенности с скандинавскими скальдами. Это было тем более вероятно, что даже еще в XI в., например во времена Ярослава I, княжеская дружина включала в свой состав скандинавов, да и сами-то русские князья еще в достаточной мере сохраняли свою варяжскую традицию и находились в тесной родственной связи с скандинавскими конунгами. У нас имеются определенные исторические свидетельства, что при дворе Ярослава были известные скальды Зигварт и Гаральд, сами являвшиеся слагателями песен и саг; упомянутая Тидрексага XIII в. сохранила ценнейшие данные о певцах, бывавших в разных русских городах. Этим международным характером княжеских дружинников, в том числе и дружинных певцов, объясняется достаточно значительное проникновение европейских, особенно скандинавских и немецких, поэтических мотивов в русские Б. и обратный факт проникновения в зап.-европейский эпос — песни, поэмы и саги — русских эпических мотивов и имен русских князей и других эпических героев. Историко-социологическое рассмотрение Б. заставило нас в как будто бы однообразных и, на первый взгляд, даже одноликих эпических «старинах», до сих пор еще поющихся северным крестьянством, усмотреть чрезвычайно сложное по своему происхождению и развитию создание, разноместного и разновременного происхождения, и вместе с тем необычайно пестрое по своей социальной природе. ИТОГИ РАЗВИТИЯ РУССКОГО ЭПОСА. Постепенное снятие исторических и социальных слоев позволило добраться до наиболее глубоких основных пластов эпоса и на основании проделанной работы восстановить в главных линиях пройденный русским эпосом длинный путь его развития. Зародившись в X—XII веках в княжеско-дружинном классе южной Руси — в различных ее областях — Киевской, Черниговской, Переяславской, а также в тесно связанном с южной Русью при посредстве «Великого пути из варяг в греки» — Новгороде, героические — княжеские и дружинные — песни, особенно после падения Киева и его запустения в начале XIII века, были перенесены дружинными певцами, с одной стороны, в Галицко-волынскую Русь [XII—XIII вв.]и Русь Суздальско-ростовскую [XIII—XVI века]— с другой. Там дружинная поэзия продолжала свое творчество, правда уже в условиях удельно-княжеского строя, внеся не мало мотивов из борьбы русских с татарами. Другое высшее сословие древней Руси, духовное, тесно связанное с высшими классами и пополнявшееся из их среды, — также создало и развило свой Б. обширный эпос. Слагателями и певцами этих Б. были представители широко развитого в древней Руси паломничества — калики-пилигримы. Одновременно в больших торговых городах, особенно же в Великом Новгороде, гл. обр. XII—XV вв., господствующий там буржуазно-торговый класс создавал в лице обслуживавших его скоморохов свои новеллистические былины — фабльо. Вся эта продукция предыдущих эпох, конечно не без больших утрат и видоизменений, была принесена, возможно, в репертуаре тех же скоморохов в Московскую великокняжескую, а затем царскую и боярскую Русь [XV—XVII вв.. Особенно большого расцвета царско-боярская Б. достигла в XVI в. Смутное время, введшее на арену общественной борьбы казацкий класс, внесло также заметный вклад во все более и более демократизировавшееся эпическое наследство. Б. до недавнего времени пелись среди казачества в виде хоровых песен. С XVII в., особенно после разгрома правительством и церковью скоморохов, былины, сложенные в среде почти исключительно высших классов древней Руси, стали достоянием низших классов, а в XIX—XX вв. их последними хранителями оказались по преимуществу одни северные крестьяне-сказители. Эта многовековая и сложная история былин влекла порою за собой и соответствующую социальную трансформацию Б. героев. Особенно ярка трансформация центрального богатыря русского эпоса Ильи: дружинник Илья Черниговец (из Моровска) в устах церковной среды делается под конец жизни монахом и даже киевским чудотворцем, в боярской среде превращается в «старого» достаточно верного правительству казака, в казацкой же, — наоборот, защитником и представителем казацкой голытьбы и, наконец, в устах северного крестьянства — крестьянским сыном из города Мурома, села Карачарова. Социальной трансформации подвергся и облик другого богатыря-дружинника, Алеши Поповича; в светской и демократической среде сословное его прозвание — «Попович» — стало для него роковым: это прозвание приобрело презрительный оттенок и повлекло за собой снижение былого героического облика до комического труса и бабьего пересмешника. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ХАРАКТЕР РУССКОЙ БЫЛИНЫ. Будучи прикрепленным к исторической и социальной почве, русский Б. эпос вместе с тем является наглядным подтверждением сказанных А. Н. Веселовским верных слов, что «эпос всякого исторического народа по необходимости международный». Действительно, научное изыскание поэтических источников былинных сюжетов и мотивов показало удивительное их разнообразие и пестроту. Выясненный выше факт, что в огромном своем большинстве русские Б. слагались в высших (а следовательно и наиболее образованных) классах древнерусского общества, достаточно объясняет значительное количество книжных сказаний, повлиявших на сюжеты или отдельные мотивы. Выше, когда мы говорили о церковно-паломническом слое в Б., нами было указано обилие апокрифических и житийных мотивов в наших Б. Но не только переводная, но и оригинальная повесть была органически претворена былинным творчеством. В Б. в той или другой степени отразились следующие книжные повести и сказания, помимо указанных выше: повесть об Индейском царстве (Б. о Дюке), Александрия (былины о Вольге), о Вавилонском царстве (Б., песни и сказки об Иване Грозном), о Василии Златовласом, королевиче Чешские земли (Хотен, частично Соловей Будимирович), о Казанском царстве (песнь о взятии Казани), о Мамаевом побоище (Сухман, Михаил Данилович, Дон и Непра) и др. Значительнейшее количество не только параллелей общего характера, но и фактов непосредственного заимствования и воздействия на наши былины надо приписать устным бродячим произведениям соседних с Русью народов и стран. Действительно, древняя Русь в течение многих веков находилась как раз в середине литературного (устного и письменного) общения между Востоком и Западом. Пусть не оправдались в свое время наделавшие много шуму утверждения так наз. «восточной школы» (Стасов, Потанин, экскурсы Вс. Миллера), что русские Б. являются чуть ли не обломком давнего восточного иранского и тюркского эпоса, тем не менее целый ряд иранских (особенно сюжет знаменитой Б. о бое Ильи Муромца с сыном, восходящий в конечном счете к иранским сказаниям о Рустеме и его сыне Сохрабе-Зорабе), тюркских и кавказских параллелей к нашим былинам остается в силе и до сих пор. Бродячий характер жизни разобранных нами выше древних профессиональных слагателей былин — дружинных певцов, скоморохов и калик-пилигримов и при международном составе особенно двух первых групп — дает вполне удовлетворительное объяснение проникновению в Б. разнообразных международных, и в частности зап.-европейских мотивов. Сейчас все больше и больше указывается фактов большого воздействия на Б. героических — особенно скандинавских — сказаний и саг (женитьба кн. Владимира и немецкие, скандинавские сказания и песни о Брунхильде; отдельные мотивы Б. о Михаиле Потыке, Б. о Соловье Будимировиче и сага о Гаральде). Предположено воздействие, правда не непосредственное, и французской поэзии (Б. о Садке и герой французского романа Тристан le Lenois-Sadoc); отмеченные уже нами Б. о Василии Окуловиче отразили воздействие именно западных версий, сказаний об увозе Соломоновой жены (ср. англ. и шведские баллады на эту тему). Есть данные утверждать о воздействии на былины не книжных, а устных произведений греческого эпоса (эпос о Дигенисе Акрите и Анике Воине, Б. о Сауле Левонидовиче и пр.). Не раз приводились разнообразные параллели из эпоса славян южных и западных (напр. сюжет о неудачной женитьбе Алеши Поповича); указано было воздействие финских и эстонских сказаний (сказания о Калеви-поэте и былина о Святогоре Колываловиче) и др. В свою очередь не мало отмечено фактов обратного влияния русского эпоса на эпос других соседних народов. Таковы прежде всего воздействия русского эпоса на немецкий и скандинавский. Принесенный к нам с Востока сюжет о бое отца с сыном перешел в свою очередь к немцам как раз из Руси (сказания о Хильдебранте и сыне). Былина о Ваське Буслаеве нашла себе отражение в исландской саге. Илья и другие русские эпические имена и названия отразились в Тидрексаге, в поэме об Ортните и других. Неоднократно отмечался факт усвоения русских был. финскими (финны, коми, вотяки, мордва) и тюркскими (например чуваши, якуты) народами. Библиография: I. Былины привлекли к себе большое внимание. Сборников материалов, обзоров, исследований, статей по Б. насчитывается свыше 700. На изучении Б. особенно ярко сказались сменявшие друг друга научные школы (мифологическая, лит-ого заимствования, антропологическая, историко-культурная, историческая), о них см. «Фольклор». II. Научные сборники Б.: Кирша Данилов, Древние российские стихотворения, изд. 2-е, М., 1818; То же, изд. Суворина, СПБ., 1893; То же, изд. Публичной библиотеки, СПБ., 1901; Киреевский П. В., Песни, собранные К-м, десять выпусков, М., 1860—1874; Русские Б. старой и новой записи, под ред. Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера, М., 1894; Соболевский А. И., Великорусские народные песни, т. I, 1895 (Низшие эпические песни); Гильфердинг А. Ф., Онежские Б., СПБ., 1895—1898; Марков А. В., Беломорские Б., М., 1901; Ончуков Н. Е., Печорские Б., СПБ., 1904; Григорьев А. Д., Архангельские Б. и исторические песни, М., 1904—1910; Б. новой и недавней записи, под ред. В. Ф. Миллера, М., 1908; Рыбников, Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, М., 1909; Указатель к ним, составил Н. В. Васильев, СПБ., 1909; Миллер В. Ф., Исторические песни русского народа XVI и XVII вв., СПБ., 1915; Соколовы Б. и Ю., Сказки и песни Белозерского края (Отдел «Старины и исторические песни»), М., 1915. III. Общие обзоры и библиография: Лобода А. М., проф., Русский богатырский эпос, Киев, 1896; Скафтымов А. П., проф., Поэтика и генезис былин, Очерки, Саратов, 1924, гл. IV, Материалы и исследования по изучению Б. с 1896 по 1923 (таким образом обе эти книги, из которых вторая продолжает первую, дают полный обзор материалов и лит-ры по Б. до самого последнего времени); Келтуяла В. А., Курс истории русской лит-ры, ч. 1, СПБ., 1911, ч. 2, СПБ., 1913; Сперанский М. Н., Былины, т. I, M., 1916 и т. II, М., 1919 (здесь избранные тексты с вступительными очерками и комментариями); Соколов Б., Былины, Исторический очерк, тексты, комментарии, М., 1918 (здесь указана основная библиография); Сакулин П. Н., Русская литература, ч. 1, М., 1928. IV. О сказителях Б. и исторических песен, условия бытования Б.: Харузина В. Н., На Севере, М., 1890; Ляцкий Е., Сказитель И. Т. Рябинин и его Б., Этн. обозр., кн. XXIII, 1894; Миллер В. Ф., Очерки русской народной словесности, М., 1897 (первые три очерка); Васильев Н. В., Из наблюдений над отражением личности сказителя в Б., Изв. отд. русск. яз. и сл. р. Ак. наук, кн. 2, СПБ., 1907; Миллер В. Ф., Казацкие эпические песни XVI—XVII вв., журн. МНП, кн. 5 и 6, 1914 (в этой статье дан обзор всех сборников и отдельных записей Б. и исторических песен у казаков); Озаровская О., Бабушкины старины, М., 1916, 2-е изд., 1923; Азадовский М., Эпическая традиция в Сибири, Чита, 1921; Соколов Б. М., О Б., записанных в Саратовской губ., Саратов, 1922; Соколов Б., Сказители, М., 1924; Соколов Б. М., Былины старинной записи (семь неизданных текстов), журн. «Этнография», кн. 1—4, 1926—1927 (здесь имеется обзор всех текстов старинной записи); Соколов Ю. М., По следам Рыбникова и Гильфердинга (Экспедиция фольклорной подсекции ГАХН в Олонецкий край в 1926 и 1927), «Худож. фольклор», т. II—III, M., 1927. V. Быт по Б.: Шамбинаго С. К., Древнерусское жилище по былинам, Юбилейный сборник в честь В. Ф. Миллера, М., 1900; Марков А. В., Бытовые черты русского былинного эпоса, М., 1904. VI. Стиль, стихосложение, музыкальные напевы: Миклошич Ф., Изобразительные средства славянского эпоса, М., 1895; Сиротинин Н., Беседы о русской словесности, СПБ., 1910; Маслов А. Л., Былины их происхождение и мелодический склад, М., 1911, Изв. общ. люб. естеств., антроп. и этнографии, CXIV (ноты к Б. находятся при сборниках Кирши Данилова, Григорьева, а также в трудах Музыкальной комиссии общества ест., антр. и этнограф.); Веселовский А. Н., Поэтика, Собр. сочин., т. I, СПБ., 1913; Жирмунский В., Рифма, ее история и теория, П., 1923; Скафтымов А. П., Поэтика и генезис Б., Очерки, Саратов, 1924; Габель М. О., К вопросу о технике русского былинного эпоса. Формы былинного действия. Наукові записки наук — досл. Кат. іст. і. му., X., 1927; Ее же, Форма диалога в былинах, Збірн. на пошану ак. Д. Багаліев, Харьков, 1928. VII. Мифологическая теория: Миллер О. Ф., Илья Муромец и богатырство Киевское, СПБ., 1869; Буслаев, Народная поэзия, СПБ., 1887. VIII. Гипотеза о восточном происхождении русских былин: Стасов В. В., Происхождение русских Б., «Вестник Европы», №№ 1—4 и 6—7, 1868; Миллер В. Ф., Экскурсы в область русского народного эпоса, М., 1892; Потанин Г. Н., Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе, М., 1899. IX. Связь русского эпоса с европейским и лит-ые источники Б. рассматриваются преимущественно в следующих работах: Кирпичников А. И., Опыт сравнительного изучения западного и русского эпоса. Поэмы ломбардского цикла, М., 1873; Веселовский А. Н., Южнорусские былины, СПБ., 1884, Сборник отд. русск. яз. и сл. Ак. н., тт. XXII и XXVI; Жданов И. Н., Русский былинный эпос, СПБ., 1895; Его же, К лит-ой истории русской былинной поэзии, Сочин., т. I, СПБ., 1904; Лобода А. М., Русские былины о сватовстве, Киев, 1904; Соколов М. Б., Германо-русские отношения в области эпоса (былина о женитьбе кн. Владимира), Саратов, 1904. X. Исторические отражения в Б.: Приводимые здесь исследования обращают преимущественное внимание на историческую основу и позднейшие наслоения в Б., не упуская, однако, в большинстве случаев из внимания вопросов о лит-ых источниках былин: Майков Л. Н., О. Б. Владимирова цикла, СПБ., 1863; Квашнин-Самарин Н. Д., О русских былинах в историко-географическом отношении, «Беседа», 1871, №№ 4 и 5; Дашкевич Н. П., К вопросу о происхождении русских былин, Киев, 1883; Халанский М. Е., Великорусские былины Киевского цикла, Варшава, 1886; Миллер В. Ф., Очерки русской народной словесности, Былины, т. I, М., 1897; т. II, М., 1910 и т. III, M., 1924; Костомаров Н. И., Предания первоначальной русской летописи, Собр. сочин., кн. 5, СПБ., 1905; Марков А. В., Из истории Б. эпоса, М., 1907 (из Этн. обозр., кн. LXVII, LXX—LXXV); Шамбинаго С. К., Песни времени царя Ивана Грозного, М., 1914; Соколов Б. М., Новейшие труды иностранных ученых по русскому эпосу, журнал «Художественный фольклор», кн. 2—3, 1927 и кн. 4, 1928. Б. Соколов