Энциклопедия «Слова о полку Игореве»
СЛАВЯНИЗМЫ В "СЛОВЕ"
. Происхождение, состав и функции инослав. лексики в С. должны быть рассмотрены в ист. перспективе бытования памятника. Что касается происхождения этой лексики, то для скептика, отрицающего подлинность С., этот вопрос стоит лишь в одной плоскости: как повод для утверждения, что лексика С. — «дикая смесь слов почти всех славянских наречий» (Катков М. Н.Рец. на кн.: История древней русской словесности М. Максимовича // ОЗ. 1840. Т. 11, № 4. С. 51). Для совр. историка яз., изучающего развитие лексич. системы, важно объяснить каждый инославянизм в
314
С., исходя из истории яз. и не забывая при этом о существовании цельной образной системы С., о необходимости определения внутр. соотношения всех компонентов текста.
Над яз. С. стали задумываться вскоре после его изд., но первые формулировки были либо весьма расплывчатыми («язык Слова близок к тому церковнославянскому, на котором переведены библейские книги», — писалА. Х. Востоков), либо неточными (написано на «киевском славянском с примесью русского языка» —Е. Болховитинов), или совсем уж эклектичными: С. написано в кон. XII в. «заднепровским волынским языком, близким к польскому» (Он же). Таким образом, первые определения яз., на котором написано С., основаны на самых общих соображениях о связи С. с книжным яз. Древней Руси, который «разбавлен» рус. словами.
Постепенно уточняются характеристики яз. С. Первым, кто со всей определенностью сказал об инослав. элементах в яз. С., былЯ. О. Пожарский: он открыл возможность расшифровки «темных мест» игапаксовС. путем сравнения с западнослав. яз., прежде всего — с польским. Исходя из значения соответств. польск. слов в определенных контекстах, Пожарский объяснял значения слов: дивъ, железный, живый, жиръ, зегзица, Канина, комонь, крѣсити, кусъ, мгла, потяти, претръгати, приложити, рядити, смага, трепати, трудный, туръ, ущекотати, хоть, чи ли, чолка; иногда приводились древнечеш. и серб. параллели. Многие сделанные им сближения впоследствии были приняты (см.комонь, мгла, хоть) и к ним больше не возвращались, но важен был и принцип, открытый Пожарским в изучении лексики С.,— сравнительный.
Затем возникла необходимость уточнить время и место написания С., по возможности определить его автора.
Наблюдения Пожарского оказали влияние не только на изменение точки зрения митрополита Евгения; в том, что С. «написано польско-русским наречием», убеждены были все поляки, касавшиеся С. (М. Вишневский, Л. Лукашевич, В. Мацеевский и пр.), а также и др. исследователи (Ф. Эйхгоф и пр.). Из совокупности всех высказ. мнений возникают и фантастич. суждения эклектиков, ср. указание на то, что С. написано рус. яз., близким слогу Нестора и переводу Библии, в нем есть польск. слова, ибо автор жил на юге (Греч Н. Опыт краткой истории русской литературы. СПб., 1822. С. 34—35); отсюда уже один шаг до приведенной выше иронич. реплики Каткова. Стремление объяснить лексич. систему С. не как сознательное смешение разнослав. слов, а как яз. памятника, написанного на одном слав. «наречии», привело к суждениям о «южнорусском языке» С. (М. А. Максимович, В. П. Науменко,М. А. Колосов, П. И. Житецкий,И. И. Малышевский, И. Порфирьев,Е. Огоновскийи др.), но эта точка зрения 1840—70-х основана была скорее на умозрит. представлении о киевском, следовательно укр., происхождении С.; некоторые отклонения от совр. укр. яз., присущие тексту С., но близкие более архаичным западноукр. говорам, приводили к утверждениям о западноукр. его происхождении (В. Доманицкий,Е. Партицкий, дажеО. Сенковский, сказавший об авторе С., что тот — «карпаторос или серб (так!), хороший латынщик») или уж, в крайнем случае, «на белорусском наречии» (Л. Кондратович, П. А. Бессонов и др.).
Энтузиазм, возникший в связи с наблюдениями Пожарского и приведший к сопоставлениям с западнослав. яз., через полвека сменился
315
некоторым скепсисом, поскольку выявление западнослав. параллелей разрушало впечатление целостности текста С., вообще выбивалось из сложившейся к тому времени традиции считать древнерус. лит. яз. южнослав. по происхождению.О. Ф. Миллер,А. А. Потебняи др. с кон. 1870-х настойчиво говорят о «византийско-болгарских» образцах С., о возможной связи лексики С. с южнослав. наречиями. Слабая разработанность ист. лексикологии, семантики и стилистики заставляла довольствоваться чисто внеш. словарными сопоставлениями, ограничиваясь поверхностным комментированием тех или иных слов, признаваемых инослав. только из-за отсутствия их в говорах восточнослав. яз. Отсюда же и запоздалое по времени (1884) суждениеО. Гонсиоровскогоо том, что С. написано на «смеси древневеликорусского (так!) с вятичско-польским (так!)», что само по себе является невероятным смешением говоров и речений в ист. их существовании. Даже серьезные исследователи вынуждены были колебаться между слав. яз. в объяснении отд. архаизмов и гапаксов С.; так, о «дательном поэтическом»ми, ти, как отмеченном в серб., болг. и одновременно в польск., говорит Потебня. И Потебня, иЕ. В. Барсовпредлагали собирать все данные об оттенках значений того или иного слова С. в яз. «разных славян и в различное время», полагая, что это и будет способствовать реконструкции семантич. структуры самого С.
Между тем ужеА. С. Шишков, оценивая наблюдения Пожарского, заметил, что поверхностное сравнение лексем С. с соответств. словами совр. слав. яз. мало что дает для самой реконструкции памятника, поскольку «изменился смысл речений», т. е. отд. слов вне контекста. Напр., польск. выражение trudna rzecz обозначает «трудное дело» или «трудная вещь», но никак не связано с отвлеченным смыслом выражения С. «трудные повести»; столь же поспешные сближения с польск. употреблением слов «вѣщий», «комонь», «кмет» и др. показывают принципиальную несводимость семантич. содержания лексем в С. и совр. слав. (польск.) яз. «Истягну умъ» — более отвлеченного значения, чем «истягну чресла» (в сопоставлениях Пожарского), и уже по одному тому не совпадают в значениях.
Возражая Пожарскому,К. Ф. Калайдовичрешительно выступил против попыток ограничиться механич. выискиванием в С. следов совр. слав. яз. или рус. диалектов: «...слога Песни Игоревой тщетно мы будем отыскивать в известных языках славянских, а того менее в областном наречии. Но где же он таится?» — ответ несложен: это древнейший славянорус. яз., и песнь «писана наречием, сходным с библейским и латинским» (имеется в виду архаическая грамматика и устаревшие значения слов) (Калайдович. Опыт... С. 7). Призыв Калайдовича и Шишкова изучать значение слов С., исходя из смысла худ. формулы текста, был услышан только в наше время. Этот путь и стал основным направлением в работе мн. филологов, приступивших к собиранию соответств. слав. параллелей к С.
Совр. слависты более тонко изъясняют инослав. соответствия, представл. в С. Эти исследования имеют и др. цели: либо ист.-этимол. истолкование отд. лексем типа «вазнь» (Р. О. Якобсон), «смага» (Н. М. Дылевский), «котора» «кметь», «кнѣсъ» (Б. С. Ангелов), «гроза», «стрикусы», «хоть» (Э. Я. Гребнева) и пр.; либо описание образной системы С. путем соотнесения с инослав. (С. Матхаузерова) — с традиц. для русистов распределением формально-стилистич. вариантов, напр., полногласных
316
/ неполногласных форм, противопоставление которых (хоробръ / храбръ и пр.) ошибочно понимается как соотнесение южнослав. / восточнослав. рефлексов общего слав. корня (ср. работы Т. Н. Кандауровой); либо, наконец, говорится о роли самого С. в обогащении словарного состава совр. слав. лит. яз. (о чеш. Г. А Лилич; но то же самое можно было бы сказать о серб. или болг. яз.).
В отношении к составу славянизмов в С. вопрос решается проще.
Совр. уровень ист. изучения слав. лексики позволяет довольно точно очертить лексику С. в ее связи с лексич. составом др. слав. яз. XII—XIII вв.
Большинство лексем, использ. в С., безусловно были общеслав. (кожухъ, сватъ, хоботъ, хоруговь, храбръ и др.), в том числе и древние заимствования (типа: быля, сабля). Очень мало в С. слов, о которых можно сказать, что они были общими для вост. и юж. славян (бояринъ, забрало, котора, теремъ, тръскотъ, яруга) или соотносятся семантически, т. е. употребляются в значениях, обычно свойств. южнослав. источникам (жизнь, столъ, трупіе). Зато поразительно много в С. слов, общих у древнерус. яз. с западнослав. говорами, в том числе и в Киевскую эпоху (ср.: брехати, вазнь, вельми, гораздъ, дѣдъ — «праотец», зегзица, (из)рядити, квѣлити — «огорчать», къметь, комонь, ладити (и лада), млъвити (с приставками), нѣмьць, поганый, потручати(ся), смага — «тоска, горе», трудный и др.) — в сущности, почти все глагольные формы в многочисл. оттенках их значений. Только восточнослав., т. е. собственно древнерус., памятникам в описываемое время были свойственны слова: бьбрянъ, доспѣти, жаля и жля, кнѣсъ, (о)болонье, копье, сизый, узорочье, (по)хытити. Заимствованными только в древнерус. яз. были слова: гридница, женчугъ, каганъ, паполома, сапогъ (ср. засапожникъ), стягъ, телѣга. Некоторые слова, являясь общеслав. по происхождению, уже в древнерус. период изменили свое значение (так называемые семантич. русизмы), и в С. они представлены именно в этих, новых своих значениях (вежа, година, гроза, думати, дързъ, клюка, плъкъ и др.). Таким образом, своеобразие С. в отношении к инослав. лексике заключается в оригинальном использовании собственно русизмов (лексич., семантич. и идиоматич.) в близком отношении к западнослав. памятникам (общность традиции) и весьма незначительном, отчасти семантически переработанном заимствовании из южнослав. источников (общность культуры).
Важно и то, какие именно слова из общеслав. лексич. фонда могли быть использованы автором С. в соответствии с содержанием памятника, но тексту неизвестны. Не употреблены, напр., слова: ковьръ, полата, чара, шатьръ, шьлкъ или шида — из числа древних заимствований в древнерус., а также: вълхвъ, мудрый, пастухъ, пърты и мн. др. Предпочтение необычных для древнерус. памятников синонимов и создает впечатление нетривиальности текста. Тот же результат достигается использованием исконных форм вспомогат. лексики, образующей текст С. Напр., в значении «раньше, прежде» в С. не использованы вторичного (лит.) происхождения наречияискониилидревле(что сближало бы С. с западнослав. памятниками), но также ипрежде,первѣе(что сближало бы С. с южнослав. источниками). Автор С. употребил исходные формыпервое и преди, еще синкретичные семантически, поскольку они сохраняют одновременно не
317
только наречное, но также атрибутивное или предложное (прѣди) значение. Ср. также др. слова предложно-наречного синкретич. значения (връхуи пр.). Ориентация на архаич. формы соответств. слав. слов позволяла автору С. не просто создавать впечатление высокого стиля, она давала возможность образного воплощения мысли в виде многогранно различного по функции слова как символа. Это и определяет значение лексики с точки зрения ее функции в памятнике.
Лит.: Евгений, митрополит. Письма (1816) // СОРЯС. 1896. Т. 5, вып. 1. С. 138, 177, 200;Неизвестный[Калайдович К. Ф.]. Опыт решения вопроса... на каком языке писана Песнь о полку Игоря // Тр. ОЛРС. М., 1818. Ч. 11. С. 1—32;Пожарский. Слово. С. 29—85;Востоков А. Х.Рассуждения о славянском языке... // Тр. ОЛРС. М., 1820. Ч. 17. С. 8—9; Собр. соч. и переводов адмирала А. С. Шишкова. СПб., 1827. Ч. 11. С. 382—401;Гонсиоровский О. Заметки о «Слове о полку Игореве»: пересмотр вопроса о том, на каком языке написано «Слово» // ЖМНП. 1884. Февр. С. 251—263;Потебня. Слово. С. 186 и след.;Mazon A. Le Slovo d’Igor. Paris, 1940. P. 60, 96, 100, 163;Ангелов Б. Ст. Заметки о «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1960. Т. 16. С. 50—56;Ларин Б. А.Об архаике в семантической структуре слова (яр — юр — буй) // Из истории слов и словарей. Л., 1963. С. 78—79 (то же:Ларин Б. А.История русского языка и общее языкознание. М., 1977. С. 89—100);Прийма Ф. Я.1) Южнославянские параллели к «Слову о полку Игореве» // Рус. фольклор. М.; Л., 1968. Т. 11. С. 225—239; 2) Сербско-хорватские параллели к Слову о полку Игореве // РЛ. 1973. № 3. С. 73—81; 3) Болгарские параллели к «Слову о полку Игореве» // Рус.-болг. фольклорные и лит. связи. Л., 1976. Т. 1. С. 66 и след.; 4) «Слово» в ист.-лит. процессе. С. 109—129;Кандаурова Т. Н.Полногласная и неполногласная лексика «Слова о полку Игореве»: (К вопросу о датировке памятника) // Вопросы грамматики и лексики рус. яз. М., 1973. С. 76—99;Дылевский Н. М.Некоторые лексические элементы «Слова о полку Игореве» в свете словарных данных современного болгарского языка // Вопросы ист. лексикологии и лексикографии восточнослав. языков. М., 1974. С. 27—35;Виноградова В. Л.1) Слово «верх» в «Слове о полку Игореве» и в древнерусском языке // Там же. С. 35—43; 2) К лексико-семантическим параллелям «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1988. С. 141—152;Лилич Г. А.Роль русского языка в развитии словарного состава чешского литературного языка. Л., 1982. С. 52—60;Гребнева Э. Я.1) «Слова запутаны» // Исследования «Слова». С. 106—115; 2) К прочтению темных мест Слова о полку Игореве // Там же. С. 116—128;Матхаузерова С. Система образов в «Слове о полку Игореве»: Сравнительный анализ // Слово. Сб. — 1988. С. 46—53.
В. В. Колесов